Комиссионный решили брать,
Решил я мокрым рук не марать.
Схватил я фомку, взял чемодан,
А брат Ерёма взял большой-большой наган.
Комиссионный решили брать,
Решил я мокрым рук не марать.
Мигнул Ерёме, сам — в магазин,
На стреме встал один-единственный грузин.
Грузин, собака, на стрёме спал,
Легавый быстро его убрал.
Раздался выстрел — я побежал,
Ерёма тёпленький у выхода лежал.
Исколесил я полста дворов,
Сбивал со следа всех мусоров,
На третьи сутки в подвал попал,
Биндюжник Васька через сутки есть давал.
Проплыли тучки, дождей прилив,
Одел я снова шикарный клифт,
Одесским шмонам кишки пустил
И на хавиру к своей Машке привалил.
Остановился я у дверей,
Ко мне подходит какой-то фрей,
Я знал, что раньше он здесь не жил,
И потому винтить отсюда предложил.
Он вскипишнулся: «Я старый вор,
Могу попортить тебе пробор…»
По фене ботал, права качал,
Схватил по тыкве и надолго замолчал.
Часы на стенке пробили пять,
И только с Машкой легли в кровать —
Вдруг кто-то свистнул — я на крыльцо,
Двенадцать шпалеров уставились в лицо!
Заводят воров, нас, во дворец…
Я, право, думал, ребята, пришёл конец!
Я, право, думал, что взят один…
А на скамейке сидел остриженный грузин.
Он что-то судьям, падла, двое суток пел.
А на третьи сутки я не стерпел —
Я крикнул судьям: «Кончай балет!»
А прокурор ещё добавил пару лет.
Прощай, свобода! Прощай, Ерёма!
Мы каждый едем своим путём.
Начальник к морю, на берег в Крым,
Грузин — в Тбилиси, а я без паспорта в Нарым.
